среда, 28 июля 2010 г.

Дорога к храму, или По дороге к прачечной Кацнельсона

– Доработай, – сказал редактор. – И смотри, не задевай чужие религиозные чувства.
– А им мои можно?
– Им можно. Они атеисты.

Он был одним из тех, кого местная русско-"языческая" пресса прозвала людьми стопроцентной нравственности. Во мне самом только тридцать шесть, поэтому я поспешил к Мусорным воротам Старого города, чтобы взять у него интервью.
Он въезжал на сером ослике, облаченный в хитон фирмы "Пума". По форме хитон вполне смахивал на лапсердак, но был прозрачен и беловат, хотя и грязен. Что касается лица моего интервьюера, то его обрамляли густые пейсы, которые росли во все стороны на африканский манер в виде туго закрученных пружинок, – везде, кроме висков. Виски были тщательно выбриты.
– Где дорога к Храму? – спросил он меня, демонстрируя привозную интеллигентность.
– Прямо по улице Иеуды Алеви, – принялся я объяснять по-иерусалимски подробно. – Доберетесь до прачечной Кацнельсона, свернете налево, затем метров сто до фалафельной Шломо Зархи, оттуда рукой подать. Впрочем, не знаю, пройдет ли ваш осел за поворотом у детсада, очень узкая улица. Да и Храма давно нет, враги спалили.
– Тогда зачем эта дорога?– вопросил он с печалью в голосе.
– Как зачем? Чтобы добраться до прачечной Кацнельсона и фалафельной Шломо Зархи!
– Ну и нация! – картинно закатив глаза, пропел он. – Истинно говорю, за две тысячи лет вы совсем не изменились. – После чего ударил голыми пятками своего осла и двинулся в сторону прачечной Кацнельсона.
"Почему надо меняться за две тысячи лет? И срок-то не очень большой", – удивился я про себя, но поспешил вдогонку.
– Извините, не могли бы вы сказать два слова о своих планах?
– Планы как планы, – оживился он. – Благовещение во всех газетах. Сначала Беэр-Шева, "Нагорная проповедь в диапозитивах". На следующий день Тель-Авив, "Синерама", "Исцеление бесноватых с Дизенгофа". Затем там же, но уже в "Книжной лавке" у Шемы Принц, "Воспоминания о Булгакове". Я в тандеме с Понтием, хотя он, вообще-то, независимые гастроли дает – по хиромантии, о пользе рукоомовения. Далее Ершалаим...
– Ерушалаим, если по-еврейски, – автоматически поправил я, но он смерил меня таким презрительным взглядом, что я счел нужным не настаивать. Не хочет по-еврейски – не надо.
– Ершалаим, – продолжил он, – "Культурный центр выходцев", "Беседа за круглым столом о кознях фарисеев". После беседы – на бис – диспут с фарисеем Антоном Носиком, если тот не струсит, на тему: "Что хуже – плохие евреи или хорошие выкресты?" По контракту навязали... Прелюбопытная программа?
– Очень, – ответил я, не успевая записывать. – Не хуже чем у Рязанова-Хазанова.
– Дальше прелюбопытней. Ашдод, "Изгнание кабланов из синагоги". После изгнания – лотерея. Для олим скидки. Первый приз – семейная обедня в институте здоровья, дискретность гарантирована! И наконец Нетания, ресторан "Московские корчи", "Рок-металл в крестных муках". С полуночи до утра. Не перепутай, потому что с утра до полуночи – Иосиф Кобзон и бразильское трио. Приходи, не пожалеешь. Как говорится, званных много, да мало избранных.
– А после израильских гастролей – домой? – несколько опрометчиво спросил я – и снова прикусил язык. Откуда у человека стопроцентной нравственности – дом? Конечно, он должен быть выше этого.
– Я выше этого,– ответил мой собеседник с осла. – Хотя признаюсь, мои пути иногда неисповедимы даже мне. Скорее всего, займусь неконвенциональным лечением нищих духом. При помощи патентованного средства "ям-бам-бам" на палочке. Скажи мне, мытарь, сын мытаря, у вас нищие духом обретаются? Или вы по-прежнему пребываете в гордыне?
– По-прежнему обретаемся, – невнятно пробормотал я. (Если честно, понятия не имею, кто такие нищие духом. Чего-чего, а в нашем народе, не сглазить бы, духа всегда полно. Как и нищих мытарей на рынке.) Вслух же спросил: – Если я вас правильно понял, вы намерены остаться с нами?
– А шо такое?! – воскликнул он с какой-то причерноморской интонацией, так что вышло чуть громче чем следует. – А вдруг я тут родился!! А если у меня в этих краях мама-сабра непорочностью промышляла по массажным! А если я тут кресты сам вот этими руками по улицам напоказ таскал, за три шекеля крест... Кстати, о крестах. Ох, не любите вы их. – И он погрозил мне указательным пальцем.
Я покаянно опустил голову. Что правда, то правда – не любим. Из вредности. У нас даже дети на уроках арифметики плюс без нижней черточки пишут.
Мы бы и минус отменили, да мешает национальная страсть к отрицанию всего и вся. Впрочем, без нижней палочки теперь пишут плюс во всем цивилизованном мире, но кому это интересно?
Заодно у нас не принято скрещивать ноги, когда сидишь, и руки, когда стоишь.
Что еще? Если падает снег, то обязательно шестиугольной формы. Хотя снег все же редок...
Впрочем, ничего этого я не сказал. Но какой-то заложенный в генах червяк раздора продолжал поедать меня изнутри. И я, как бы обмолвившись, произнес почти шепотом:
– Если не ошибаюсь, Израиль принимает только евреев, членов их семей и перешедших в еврейство. Однако не принимает тех, кто отошел в другую веру. Таков закон о возвращении. Разве не так?
Лучше мне этого было не говорить. Как он взорвался! В какой-то момент его ослик от страха встал на дыбы. Да так и простоял на этих дыбах до конца отповеди, опершись на хвост и уставившись помраченным взглядом в небо. Чистый Фальконе на Сенатской, только в звуковом варианте.
– Кто отошел от веры?! Я отошел?! Я зачал!! Что касается моих содельников, то они по документам все как один евреи, хотя и гойского исповедания. И ничто еврейское им не чуждо. Особенно ваша корзина абсорбции! (Ослик издал трубный звук. Вокруг собралась толпа.) Пока ты, игемон, в безнравственном отказе сидел, они с экскурсиями по папертям ездили, приобщались. Но ныне все паперти на ваучеры приватизированы – и где им теперь святым духом кормиться, где? (В этом месте ослик чуть-чуть качнулся, в толпе вскрикнули, но живая пирамида устояла.) Это еще чудо, что не только у тебя бабушка – урожденная Циля Марковна. На Цилю Марковну не может быть ни монополии, ни ваучеров! Вот они и едут, кто с бабушкой, кто без, на свою дважды историческую. А что без креста наружу, так теперь новое правило: "Будь православным дома, а евреем на улице"! (Тут ослик задергал в воздухе ногами – как бы в знак согласия. Очень смышленое животное, только с равновесием у него плохо.) Сердце их алчет одного – святости и спасения. Плюс ваша корзина. Не сметь мешать! (Ослик стал заваливаться набок. В толпе закричали женщины.) Ишь ты, закон о возвращении... Корзину пожалел, хри-сто-про-давец...
Я зажмурился. Но уже через минуту, он как ни в чем ни бывало продолжал свой путь в направлении к Кацнельсону. Наверное, хитон сдать в чистку.
Зрители разошлись, ярко сияло иерусалимское извечное солнце. Я печально смотрел вслед удаляющемуся гастролеру, другу мытарей и фарисеев. Сзади, под хвостом у ослика, мерно болталась табличка прокатной фирмы: "Циткевич и сыновья. Прокат осликов".
Мы ему и осликов сдадим, и хитон почистим. Лишь бы без крика, без скандала.

Октябрь, 1992, Иерусалим

Комментариев нет: