Голос Галкина

Когда я работал в Одессе – каждую неделю, кроме пятницы и субботы – пошел однажды на Новый рынок – не покупки покупать, а выяснить, наконец, почему местные продавцы выставляют грязные помидоры. Они, что, специально их пачкают перед продажей?

Короче, подхожу я к прилавку, беру овощ – пока первый – и тут тетка-продавщица как закричит на меня:

- Мущщина, вы усе помидоры перетрохали, лучше б купили.

Причем амплитуда ее голоса сразу зашкалила до уровня "Украли!" Я даже опешил. И пока лазил в карман за словом, она продолжила:

- Ну да, тебе ховорю. Чё лапаешь?

И это "лапаешь" меня совсем добило – вот уж не знал, что оно сопрягается с помидорами.

Не удержался и закричал на нее голосом ее мужа:

- Деньхи-то, деньхи опять украли! Раззиня! У ей воруют – а она не видит!

Да, забыл сказать, что умею подражать всяким голосам. Меня Галкин научил, когда они с Аллой Борисовной к раву П.Г. в Москве зашли за брахой перед свадьбой. Я тогда в Москве работал – неделю там, неделю дома. Пока они в очереди сидели – а я мимо проходил – он меня и научил. Причем так ловко, что я тут же выучился подражать голосу самого Галкина. И моментально на Алле Борисовне проверил – она сказала, что мы ее "со смеху уморим".

А еще я чревовещатель. Мне все равно, каким местом говорить – ртом или животом. Животом даже удобнее. Выяснилось, что люди, когда с ними животом разговаривают, никогда не врут.

Кстати, я животом говорить умел с детства – но только своим голосом. Еще в колыбели я сперва животом заплакал, а потом ртом с губами, врачи не поверили. А тут Галкин научил говорить всеми голосами сразу – и даже его личным, Галкиным. Жаль, что я не догадался научить его говорить животом. Или хотя бы Аллу Борисовну. В смысле петь – а что, очень даже прикольно.

Вот я и ответил той бабе с Нового рынка. Посмотрел на нее да как заору:

- Опять с тебе деньхи сперли!

А голос ее мужа я слышал минут пять назад. Он вокруг прилавков вертелся, к жене цеплялся – мол, вчера у тебя деньги сперли, теперь смотри в оба, а то прибью.

Вот я и заорал:

- Смотри за деньхами, охлобля!

Она посмотрела на меня, потом принялась судорожно оглядываться, товарки с нею в унисон головами вертят – ничего не понимают.

А я знай себе стою, животом заливаюсь:

- Да хлянь в карманы-то.

Она карманы выворачивает: нетути.

- А в лифчике проверь. Хляди, у нее из лифта тянут – а она, колода бесчуйная, даже не замечает!

- Да нету, – кричит она кому-то в ответ, а мужа не видно. – Нету, вот и вот. – И давай на себе всю кофту выворачивать.

 Тут ее реальный муж прибежал, почуял неладное:

- Ты что, – вопит, – стриптиз тут кажешь! Да я тебя!

Я ему голосом жены:

- А тебя хде черти носят? У нас помидоры тырят, а он прохлаждается.

Муж на жену смотрит – у той рот не двигается – а голос, точно, ее, хотя несколько глухой – Галкин не научил меня регистры быстро переключать. Я только с разгона умею.

И тут я устроил цирк – показал, как они ругаются. Правда, лексикона их я не знал, матом говорить не умею, даже простых обзывательств с детства не набрался. Но голос-то, голос был точно их.

А вокруг люди стоят, смотрят, ничего не понимают. Театр двух актеров при одном суфлере.

Правда, никто мой труд не заценил. На меня даже не смотрели. А я знай себе помидоры мну, делаю вид, что посторонний наблюдатель, скажем, из Хельсинки. Я там бывал, там все наблюдатели посторонние.
Потом понял, что надо менять мизансцену и заорал на весь рынок песню Окуджавы, но их голосами – по очереди. Дуэтом я животом петь не умею. Да и ртом тоже. Поэтому пели они покуплетно.

Зрители не знали, смеяться или плакать. Смеяться – потому что очень смешно они руками махали – не в такт песне. Как матросы во время шторма. И даже рот себе закрывали, я не про матросов. А плакать – потому что они быстро снялись драться, т.е. сначала пихались, чтобы прекратить звучание, а потом разошлись не на шутку. И стали задевать руками соседних теток-продавщиц. А те без всякой суфлерской поддержки принялись давать сдачу. Например, помидорами.

И я начал догадываться, почему они грязные, но тут подошли два милиционера. И давай полным ходом усмирять толпу, которая распивала Окуджаву, не зная, кто он такой. А в центре толпы стоял я, как в зрачке торнадо – и мне это не понравилось, я про усмирение толпы. Пришлось на голосовую программу подключить вопли и свистки обоих милиционеров. Короче, они там все перессорились и передрались.

Знаю только одно – что израильского паспорта у меня с собой не оказалось, так что сидеть бы мне в том околотке еще три часа. Но я поговорил с начальником голосом президента Украины прямо с портрета на стене. И его увезли. А я сам ушел степенным шагом, держа в руках облапанный мной помидор: "Девочка плачет, шарик улетел".
Привет Галкину!